#что_видит_она
Баба-Яга, нахмурившись, подкралась к спящему Баюну и схватила его за хвост. — Это не я! — заорал он, пытаясь освободиться, — Я ничего не трогал! — Цыц, сволота! — Яга...
Читать полностьюБаба-Яга, нахмурившись, подкралась к спящему Баюну и схватила его за хвост.
— Это не я! — заорал он, пытаясь освободиться, — Я ничего не трогал!
— Цыц, сволота! — Яга потрясла Кота, — Где сметана, ирод?
Она метнула его в окно, но Баюн зацепился за штору и быстро забрался на гардину.
— Какая непозволительная дерзость! — заворчал он, умываясь.
Яга кинула в него тапком, но Баюн невозмутимо увернулся.
— Только и можешь, что маленьких и несчастных обижать, — фыркнул он.
— В мышь превращу, — пригрозила Яга, — Кончилось моё терпение.
Баюн картинно схватился за сердце и шлёпнулся с гардины.
— За что? — театрально воскликнул он, — Чем я заслужил такое?
— Переигрываешь, — Яга поставила котелок на огонь, — Что я, кормлю тебя мало? И рыба тебе и молоко! А ты тайком сметану жрёшь, окаянный!
— Сметану? — Баюн поднялся, как ни в чём не бывало, — Так сметану не я сожрал. Я бы не посмел покуситься, слишком велика моя к тебе благодарность и уважение.
Яга удивлённо вскинула брови.
— Как не ты? А кто ещё-то?
Баюн горестно вздохнул.
— Меня просили не выдавать. Но видит Бог, я вынужден это сделать, под угрозой превращения в мышь. Но если бы…
— Кто?!
— Домовой.
— Врёшь? — прищурилась Яга.
— Чтоб мне облысеть! — торжественно заявил Баюн.
Яга выждала две минуты, но шерсть с Кота никуда не исчезла.
— Надо же, — пробормотала она, — А я в тебя тапком...
— Я готов простить, — ответил Баюн, продолжая держать пальцы крестиком, — За, скажем, двойную порцию рыбы.
Баба-Яга кивнула, подошла к печке и засунула за неё руку. Вытащив оттуда недоумевающего Домового, она выкинула его в окно.
— Правильно! — Баюн похлопал лапками, — Так ему и надо, расхитителю частной собственности!
Съев выданную ему рыбку, он залез на печку и проспал до вечера. Проверив, на месте ли шерсть, он спрыгнул с печки и забрался Яге на колени.
— Мне приснилось, что я у Кощея живу, — пожаловался он и зевнул, — Домовой-то вернулся?
— С чего бы это? — удивилась Яга, — Нечего ему тут делать, негодяю.
— Полностью согласен, — кивнул Баюн, — Просто ночь скоро, куда он пойдёт-то?
— А мне всё равно. Раньше думать нужно было.
— Верно говоришь, бабушка, верно. А вдруг он замёрзнет там?
Яга спрятала улыбку и нахмурилась.
— А тебе-то что с того? — поинтересовалась она, — Ты из-за него чуть сам на улице не оказался.
— Да мне без разницы, что с ним там, — заявил Баюн, — Просто интересно.
— Не замёрзнет он, — сказала Яга, — Волки раньше сожрут.
Баюн спрыгнул с колен и забрался на окно.
— Как волки? - испуганно спросил он, - Как сожрут? Так ведь нельзя!
— Почему же? Можно. Мы же Злодеи, не забыл? Да и что нам этот Домовой? Сначала сметану сожрал, а потом и до рыбы твоей бы добрался. Да и необязательно его волки сожрут же. Может и Аспид сожрать, у него на них нюх.
— Это я съел сметану, — признался Баюн, — Домовой не причём. Я испугался. Делай, что хочешь, только пойдём найдём его! Съедят же, невинного!
Он встал, развёл лапы в стороны и зажмурился.
— Ты чего? — удивилась Яга.
— Готов ловить тапок лицом, — вздохнул Баюн.
Баба-Яга засмеялась и открыла заслонку на печи, в которой мирно спал Домовой.
— В следующий раз сама налысо побрею, — пообещала Яга, — Сметаны захочешь, просто попроси.
— Я понял, — Баюн запрыгнул к ней на колени, — Я больше не буду. Это всё мой бунтарский дух. Сам-то я не такой, ты же знаешь
Роман Седов
Татьяна Толстая. Студень Собственно, я его всегда боялась, с детства. Его готовят ведь не просто так, не когда попало, а все больше на новый год, в сердцевине зимы, в самые...
Читать полностьюТатьяна Толстая. Студень
Собственно, я его всегда боялась, с детства.
Его готовят ведь не просто так, не когда попало, а все больше на новый год, в сердцевине зимы, в самые короткие и жестокие дни декабря. Рано темнеет, вокруг уличных лампочек - игольчатые нимбы: сырой мороз. Дышать приходится через варежку. От холода ломит лоб и немеют щеки.
И вот пожалуйста: надо делать студень или холодец, - от одного только названия падает душевная температура, и никакие пуховые платки, серые, оренбургские, тут не спасут. Это такая религия, - варка студня. Это ежегодное жертвоприношение, только неясно кому, неясно, для чего. И что будет, если его не сварить, тоже неясно.
Но вот почему-то надо.
Надо идти по морозу на рынок, всегда полутемный, всегда нетеплый. Мимо тазов с квашеньем, мимо пахнущих девичьей невинностью сливок и сметаны, мимо артиллерийского склада картошек, редек, капуст, мимо фруктовых холмов, мимо сигнальных огоньков мандаринов - в дальний угол. Там колоды, там кровь и топоры. «К топору зовите Русь». Вот к этому, впившемуся лезвием в деревянную чурку. Русь пришла, Русь выбирает кусок мяса.
«Игорек, даме ноги наруби». Игорек замахивается: хрясь. Раскалывает белые коровьи колени, нарубает голяшки; некоторые покупают куски морды: губы, ноздри, а кто любит свиной бульон - тому свиные ножки с детскими копытцами; взять такую в руки, коснуться ее желтоватой кожи страшно: а вдруг она в ответ пожмет тебе пальцы?
Они не вполне мертвые, вот в чем дело-то; смерти же нет; они разрубленные, покалеченные, они уже никуда не дойдут, даже не доползут, они убитые, но они не мертвые. Они знают, что ты за ними пришла.
Теперь купить сухое и чистое: лук, чеснок, коренья. И домой по морозу, хруп-хруп. Стылый подъезд. Лампочку опять кто-то вывинтил. Нашариваешь кнопку лифта, загорается его красный глаз. В лифтовой клети сначала показываются, тускло, кишки лифта, потом сама кабинка. Наши старые питерские лифты едут медленно, отщелкивают этажи, испытывают наше терпение. Сумка с раздробленными ногами оттягивает руку и кажется, что они в последний момент все-таки не захотят в лифт, задергаются, вырвутся, бросятся прочь, отстукивая дробь по метлахской плитке: тыгыдык, тыгыдык, тыгыдык. Может быть, это и лучше? Нет. Поздно.
Дома их помыть и в кастрюлю, на большой огонь. Вот закипело, забурлило, вот поверхность покрылась серыми грязевыми волнами: все плохое, все тяжелое, страшное, все, что страдало, металось и рвалось, хрюкало, мычало, не понимало, сопротивлялось, хрипело – все вышло грязью, вся боль, вся смерть вышла, свернулась пакостным легким войлоком. Конец, успокоение, прощение.
Теперь вылить всю эту смертную воду, как следует промыть успокоенные куски в проточной воде и вернуть их в чистую кастрюлю с новой чистой водой, - теперь это просто мясо, обычная еда, все страшное ушло. Спокойный синий цветок газа, маленькое тепло. Пусть тихо варится, это затея на пять-шесть часов.
Пока оно варится, не спеша приготовим коренья и лук, мы их забросим в кастрюлю в два приема. За два часа до конца варки – первую закладку, и за час до конца – вторую. И хорошо посолим. Вот и все труды. К концу варки завершится полное преображение плоти: в кастрюле будет золотое озеро, душистое мясо, и на этой стадии ничто, ничто не напоминает нам об Игорьке.
Дети пришли, смотрят и не боятся. Теперь этот суп им можно показывать, и они ни о чем таком не спросят. Процедим, разберем мясо на волокна, нарежем острым ножом, как в старину. Как при царе, как при другом царе, как при третьем царе, как до изобретения мясорубок, как при Василии Темном, как при Иване Калите, как при половцах, как при Рюрике и никогда не существовавших Синеусе и Труворе.
Расставить миски и тарелки и в каждую продавить чесночину. В каждую положить нарубленное мясо. В каждую половником влить золотой, тяжело-густой от желатина бульон. Вот и все. Дело наше сделано, остальное сделает холод. Осторожно вынести тарелки и миски на балкон, прикрыть могилы крышками, затянуть пленками и ждать.
Постоять заодно уж на балконе, укутавшись платком. Курить, смотреть на зимние звезды, не узнавать ни одной. Думать о завтрашних гостях, о том, что скатерть не забыть отгладить, хрен заправить сметаной, вино нагреть, водку заморозить, масло натереть на терке, квашеную капусту переложить, хлеб нарезать. Голову вымыть, переодеться, накраситься, тон, тушь, помада.
А если хочется бессмысленно плакать – поплакать сейчас, пока никто не видит, бурно, ни о чем, нипочему, давясь слезами, утираясь рукавом, туша окурок о балконные перила, обжигая пальцы и попадая не туда. Потому что как попасть туда и где это туда - неизвестно.
Декабрь 2012 года
Ф. Снейдерс. Кухарка и продукты
Не живите ради детей Умоляю вас, не живите ради детей. Им не только это не нужно, им это вредно. Сколько поломанных судеб, разбитых сердец, обид и недопонимания. Я вижу женщин,...
Читать полностьюНе живите ради детей
Умоляю вас, не живите ради детей. Им не только это не нужно, им это вредно. Сколько поломанных судеб, разбитых сердец, обид и недопонимания. Я вижу женщин, которые отказываются от всего в жизни ради детей. А потом я вижу тех детей, ради которых от всего отказывались. Зрелище это грустное.
Мама вырастила Ваню одна. Она так и не вышла замуж, вкладывала все в сына, купила ему квартиру, оплатила университет. Он стал замечательным мужчиной, успешным. Вот только ему уже пятьдесят. Он никогда не был женат, у него нет детей. Всю жизнь пытался вернуть маме неоплатный долг. Не получилось.
Отец Ксюши работал днем и ночью ради детей. У него были большие планы — особенно на дочку. Она была способной. И он мечтал, что она станет врачом. Накопил ей на университет. А она отказалась. Она захотела жить своей жизнью. По-другому. Хотела стать художницей. Тогда папа попытался ее образумить — и выставил ей счет. Посчитал туда всё: сколько стоило её обучение в школе, кружки, одежда, еда. И потребовал эти деньги вернуть. Надо ли говорить, что Ксюша больше своего отца не видела? Прошло уже более тридцати лет с того дня.
Мама ради Иры отказалась от личной жизни. После развода не ходила на свидания, боялась травмировать дочь. Дочь выросла и не может оставить маму. Не может ходить на свидания. Не может даже допустить мысль о том, чтобы оставить маму и заняться своей жизнью. Ире уже сорок. Ни разу не была замужем. Детей нет.
Родители Игоря и Жени были очень и очень хорошими. Они делали всё для детей, всё, что могли, и даже то, чего не могли. Семья всегда казалась дружной, семейные праздники, отпуск. Только во всём этом родительстве они потеряли супружество. Их больше ничего не связывало. Они прожили вместе тридцать лет, как папа и мама. А потом, когда дети ушли, просто развелись. Женя до сих пор не может прийти в себя от этого величайшего обмана. Ей уже тридцать семь, но замуж она не хочет. Боится повторения такой же грустной истории. Ведь мама после развода очень быстро угасла.
Гоша — поздний ребенок. Над ним всегда тряслись, его опекали, о неём заботились, даже слишком. Сказать по правде, его мама просто отчаялась ждать принца и решила родить ребёнка для себя. А потом она решила, что через Георгия сбудутся все её мечты. Она всячески пыталась сделать его вундеркиндом. Он занимался несколькими языками, ходил во множество кружков, играл на арфе. Мама гордилась им и гостям всегда просила сыграть что-нибудь. Арфа — это же очень экзотично. Гоше уже за сорок. Он в разводе. Его детей воспитывает другой мужчина. И Гоша не против. Он до сих пор не знает, чего хочет он сам. Он не стал вундеркиндом. Он не выдержал и сломался. Сейчас он просто пьёт. До работы, вместо работы и после неё. Мама этого уже не видит.
Мало ли таких историй и много ли среди них веселых и радостных? Когда ребёнок становится смыслом жизни, это слишком тяжело для него. Его словно засовывают в комнату, в которой однажды кончится воздух. Сначала так жить можно, но постепенно ты начинаешь задыхаться. Задыхаться в такой любви и заботе.
И мало того, что ты двадцать лет — или кто сколько — живёшь в душной жизненной пустыне, чаще всего ты остаёшься ещё и должен. Тебе приносят счёт, хотя казалось, что ты просто пришёл в гости. И с радостью помог бы хозяевам — сам, по своей инициативе. Но когда тебе на блюдечке приносят счёт за эти самые двадцать лет, когда каждый вдох обжигал всё внутри.
Дальше есть варианты. Ребенок может оплачивать эти счета вечно. Как Ира или Ваня — из историй в начале статьи. Или устроить протест — начать пить, разорвать все связи — как Гоша и Ксюша... Редко кто способен понять и принять такое отношение родителей. Принять и понять и при том не жертвовать своей собственной жизнью, своими интересами.
Поэтому я умоляю вас, не живите ради детей. Найдите себе другой смысл жизни, найдите другой смысл в материнстве и отцовстве. Чтобы маленькие мальчики и девочки, приходящие на эту планету, не становились заложниками и жертвами вашей «благотворительности» и опеки.
Любите своего мужа. Дети вырастут, а он останется с вами. Вы можете подать детям пример отношений, чтобы им хотелось семьи, детей. А можете отбить всё желание, если будете помешаны на детских проблемах, игнорируя потребности мужа.
Любите себя. Не забывайте о себе в гонке за детским счастьем. Не отказывайтесь от платья ради нового робота. Не меняйте своего косметолога на репетитора. Если вы сами о себе не позаботитесь, то что вы сможете дать другим? Какой пример? Какую любовь? Откуда?
Ищите смысл жизни дальше материального пласта. Эта жизнь однажды закончится, даже если сейчас не хочется об этом думать. Духовная практика, религия, молитвы... Вы можете черпать силы там, вместо того чтобы тянуть всё это из детей.
Не живите ради детей, я вас умоляю. Когда мне встречаются люди, которым родители отдали всё и даже больше, мне очень больно смотреть им в глаза. Я во многом узнаю себя и свою боль. Я вижу эти муки, разбитые сердца, опустошенные души. В их глазах — крики о помощи. Боль, отчаяние, вина... Они — как и все дети — очень хотят любить своих родителей. Но тогда они просто не выживут.
Дайте вашим детям возможность жить и дышать. Тогда они смогут расти и развиваться. Туда, куда им положено по судьбе. Наша роль как родителей проста: вовремя поливать, не закрывать от солнца, оберегать от вредителей. А дальше ребёнок, как цветок, уже сам справится и проявит все лучшее, что в нем уже заложено.
«Чтобы дети учились, им должно быть не страшно, а наша система построена на фиксации ошибок». Родители часто говорят, что дети ничем не интересуются, книжки не читают, уроки не...
Читать полностью«Чтобы дети учились, им должно быть не страшно, а наша система построена на фиксации ошибок».
Родители часто говорят, что дети ничем не интересуются, книжки не читают, уроки не делают, а только сидят в своих телефонах. Психолог Людмила Петрановская на лекции компании Nestle рассказала, что на самом деле дети любопытны от рождения, а вот учителя и родители часто отбивают у них охоту к познанию.
Любой ребёнок — «машина» для поглощения знаний и навыков. Он создан для того, чтобы учиться. Его мозг бурно развивается, создаются все новые и новые нейронные связи. Любой ребёнок, которого вы оставите в покое, если он будет в этот момент здоров, не голоден и не испуган, будет заниматься саморазвитием. Это необязательно будут уроки: для ребёнка это довольно скучное занятие, он не понимает его ценности. Вставь буквы, напиши 25 раз одно и то же, прочитай скучный учебник и перескажи его непонятно кому и зачем. Если мы отвлечёмся от идеи учить детей только с помощью уроков, мы увидим, что любой ребёнок постоянно развивается.
Он смотрит на облака и думает, на что они похожи, — это развитие. Он строит что-то, сочиняет, пишет стихи, ведет свой инстаграм каким-то интересным для него образом — это развитие.
Развитие происходит только в состоянии покоя. Когда организм чувствует стресс, он включает режим экономии: мы стараемся делать всё как будто на автопилоте. Только когда мы не боимся, что нас обидят, обзовут, накажут, только в этой ситуации появляется любопытство.
Для того чтобы детям было интересно, чтобы они учились, им должно быть не страшно. Наша образовательная система построена на фиксации ошибок
Родители и учителя этого, к сожалению, не осознают. В школе ребёнка ловят на том, что он перепутал, не успел, сделал не так — это создает постоянный стресс. И дома ещё мама с папой ругают за те же ошибки. Есть дети, которые легко с этим справляются, для других это слишком жестокие условия. Мы получаем ребёнка, который мечтал о школе, а к концу второй четверти он спрашивает: «Неужели это на десять лет?! Какой ужас». Нужно показать, что вы любите его за то, что он ваш ребёнок, а не за то, что он что-то сделал.
Очень важна и окружающая среда. Детям должно быть, во что играть, на что смотреть, чему удивляться и где получать впечатления. Для этого не нужно ходить по всем известным картинным галереям. Достаточно обычного мира, который нас окружает. И важно, чтобы дети могли пользоваться этой средой в свободном режиме. Сейчас вся жизнь ребёнка связана цепью специальных занятий, которые идут по определённому плану.
Если в группе детского сада сидит 20 детей и все они по одному образцу рисуют петушка — это не развитие. Это потерянное время. Гораздо полезнее для ребёнка просидеть, например, этот же час на корточках, наблюдая за червяками в луже.
В традиционной системе обучения мы даём детям ответы на незаданные вопросы. Дети, садитесь, открываем параграф № 14, тема такая-то. Им эта тема не нужна, они ничего об этом не спрашивали. И всё, что у них рождает такой подход, — глубокое и стойкое отвращение к предмету. Совершенно по-другому проходит естественное познание. Ребёнок видит, что он что-то сделал и вот этот шарик не падает. «А почему?» — думает он. Если в этот момент объяснить причину простыми словами — будет гораздо полезнее, чем заставить ребёнка выучить законы физики.
Очень важен пример родителей. Часто они не понимают, что делать, если ребёнок не читает книжки. Я спрашиваю: «Вы-то сами, когда последний раз читали книжку?». Если родители только и делают, что смотрят телевизор, то какие могут быть претензии к детям? Дети копируют поведение взрослых. Если родители чему-то учатся, если им что-то постоянно интересно, если за ужином разговаривают о том, что происходит в мире и в науке, то ребёнок заражается этим. Если мы сами хотим быть в вечном анабиозе, то сложно ожидать, что дети от нас что-то получат. Это не значит, что дети вырастут совершенно не любопытными, у них задел любопытства сильный, но нашей заслуги в этом не будет никакой.
Мой любимый пример — тест на познавательную активность. Это не про силу интеллекта и не про умность, а про интерес. Для одного экспериментаприглашали маму с ребёнком в комнату, где было очень много разных развивающих игр, все стены были заставлены. И когда мама с ребёнком приходила, экспериментатор говорил: «Извините, мне срочно надо отойти, я вернусь через десять минут. Чувствуйте себя как дома». Он уходил и смотрел за тем, что происходит в комнате. В конце концов, все испытуемые разделились на четыре группы.
1. Мама грозно шикала на ребёнка, чтобы «сидел смирно, ничего не трогал», и они вдвоем неподвижно ждали возвращения специалиста.
2. Мама доставала из сумки журнальчик и погружалась в чтение, а ребёнок, постепенно смелея, начинал все брать, рассматривать и крутить.
3. Мама говорила ребёнку: «Смотри, какие хорошие игры!». И начинала показывать и объяснять, как в них играть.
4. Мама с азартом хватала то одну игру, то другую и пыталась вникнуть, что это и зачем.
После этого специальными методиками мерили познавательную активность у детей. Самая высокая оказалась в четвертой группе, а самая низкая — в третьей. Там родитель брал на себя инициативу и начинал руководить процессом, вносил много управления и тревоги. Познавательная активность для ребёнка была отравлена, потому что мама постоянно переживала, достаточно ли креативно он подходит к игре. А там, где мама показывала пример, ребёнок присоединялся и начинал с азартом играть.
Чем помочь ребёнку:
1. Сочувственно относиться к стрессу. Дети учат больше предметов в школе, чем кто-либо из учителей. Учительница литературы не напишет контрольную по химии и сочинение, а старшеклассник напишет.
2. Не уделять много внимания оценкам. В нашей системе оценки ничего не значат. Четвёрка может означать, что ребёнок знает всё или же не знает ничего.
3. Обращать внимание на достижения. У нас родителей вызывают в школу, чтобы поругать детей. А вы спросите, что хорошего сделал мой ребёнок? Поговорите про то, что у него получается.
4. Слушать. Родители часто хотят поговорить с детьми, но не хотят послушать. Взрослым отчего-то неинтересно, как ребёнок понял фильм или книгу: они объясняют, как надо было понять.
Старый повар В один из зимних вечеров 1786 года на окраине Вены в маленьком деревянном доме умирал слепой старик — бывший повар графини Тун. Собственно говоря, это был даже не...
Читать полностьюСтарый повар
В один из зимних вечеров 1786 года на окраине Вены в маленьком деревянном доме умирал слепой старик — бывший повар графини Тун. Собственно говоря, это был даже не дом, а ветхая сторожка, стоявшая в глубине сада. Сад был завален гнилыми ветками, сбитыми ветром. При каждом шаге ветки хрустели, и тогда начинал тихо ворчать в своей будке цепной пёс. Он тоже умирал, как и его хозяин, от старости и уже не мог лаять.
Несколько лет назад повар ослеп от жара печей. Управляющий графини поселил его с тех пор в сторожке и выдавал ему время от времени несколько флоринов.
Вместе с поваром жила его дочь Мария, девушка лет восемнадцати. Всё убранство сторожки составляли кровать, хромые скамейки, грубый стол, фаянсовая посуда, покрытая трещинами, и, наконец, клавесин — единственное богатство Марии.
Клавесин был такой старый, что струны его пели долго и тихо в ответ на все возникавшие вокруг звуки. Повар, смеясь, называл клавесин «сторожем своего дома». Никто не мог войти в дом без того, чтобы клавесин не встретил его дрожащим, старческим гулом.
Когда Мария умыла умирающего и надела на него холодную чистую рубаху, старик сказал:
— Я всегда не любил священников и монахов. Я не могу позвать исповедника, между тем мне нужно перед смертью очистить свою совесть.
— Что же делать? — испуганно спросила Мария.
— Выйди на улицу, — сказал старик, — и попроси первого встречного зайти в наш дом, чтобы исповедать умирающего. Тебе никто не откажет.
— Наша улица такая пустынная… — прошептала Мария, накинула платок и вышла.
Она пробежала через сад, с трудом открыла заржавленную калитку и остановилась. Улица была пуста. Ветер нёс по ней листья, а с тёмного неба падали холодные капли дождя.
Мария долго ждала и прислушивалась. Наконец ей показалось, что вдоль ограды идёт и напевает человек. Она сделала несколько шагов ему навстречу, столкнулась с ним и вскрикнула. Человек остановился и спросил:
— Кто здесь?
Мария схватила его за руку и дрожащим голосом передала просьбу отца.
— Хорошо, — сказал человек спокойно. — Хотя я не священник, но это всё равно. Пойдёмте.
Они вошли в дом. При свече Мария увидела худого маленького человека. Он сбросил на скамейку мокрый плащ. Он был одет с изяществом и простотой — огонь свечи поблёскивал на его чёрном камзоле, хрустальных пуговицах и кружевном жабо.
Он был ещё очень молод, этот незнакомец. Совсем по-мальчишески он тряхнул головой, поправил напудренный парик, быстро придвинул к кровати табурет, сел и, наклонившись, пристально и весело посмотрел в лицо умирающему.
— Говорите! — сказал он. — Может быть, властью, данной мне не от бога, а от искусства, которому я служу, я облегчу ваши последние минуты и сниму тяжесть с вашей души.
— Я работал всю жизнь, пока не ослеп, — прошептал старик. — А кто работает, у того нет времени грешить. Когда заболела чахоткой моя жена — её звали Мартой — и лекарь прописал ей разные дорогие лекарства и приказал кормить её сливками и винными ягодами и поить горячим красным вином, я украл из сервиза графини Тун маленькое золотое блюдо, разбил его на куски и продал. И мне тяжело теперь вспоминать об этом и скрывать от дочери: я её научил не трогать ни пылинки с чужого стола.
— А кто-нибудь из слуг графини пострадал за это? — спросил незнакомец.
— Клянусь, сударь, никто, — ответил старик и заплакал. — Если бы я знал, что золото не поможет моей Марте, разве я мог бы украсть!
— Как вас зовут? — спросил незнакомец.
— Иоганн Мейер, сударь.
— Так вот, Иоганн Мейер, — сказал незнакомец и положил ладонь на слепые глаза старика, — вы невинны перед людьми. То, что вы совершили, не есть грех и не является кражей, а, наоборот, может быть зачтено вам как подвиг любви.
— Аминь! — прошептал старик.
— Аминь! — повторил незнакомец. — А теперь скажите мне вашу последнюю волю.
— Я хочу, чтобы кто-нибудь позаботился о Марии.
— Я сделаю это. А ещё чего вы хотите?
Тогда умирающий неожиданно улыбнулся и громко сказал:
— Я хотел бы ещё раз увидеть Марту такой, какой я встретил её в молодости. Увидеть солнце и этот старый сад, когда он зацветёт весной. Но это невозможно, сударь. Не сердитесь на меня за глупые слова. Болезнь, должно быть, совсем сбила меня с толку.
— Хорошо, — сказал незнакомец и встал. — Хорошо, — повторил он, подошёл к клавесину и сел перед ним на табурет. — Хорошо! — громко сказал он в третий раз, и внезапно быстрый звон рассыпался по сторожке, как будто на пол бросили сотни хрустальных шариков.
— Слушайте, — сказал незнакомец. — Слушайте и смотрите.
Он заиграл. Мария вспоминала потом лицо незнакомца, когда первый клавиш прозвучал под его рукой. Необыкновенная бледность покрыла его лоб, а в потемневших глазах качался язычок свечи.
Клавесин пел полным голосом впервые за многие годы. Он наполнял своими звуками не только сторожку, но и весь сад. Старый пёс вылез из будки, сидел, склонив голову набок, и, насторожившись, тихонько помахивал хвостом. Начал идти мокрый снег, но пёс только потряхивал ушами.
— Я вижу, сударь! — сказал старик и приподнялся на кровати. — Я вижу день, когда я встретился с Мартой и она от смущения разбила кувшин с молоком. Это было зимой, в горах. Небо стояло прозрачное, как синее стекло, и Марта смеялась. Смеялась, — повторил он, прислушиваясь к журчанию струн.
Незнакомец играл, глядя в чёрное окно.
— А теперь, — спросил он, — вы видите что-нибудь?
Старик молчал, прислушиваясь.
— Неужели вы не видите, — быстро сказал незнакомец, не переставая играть, — что ночь из чёрной сделалась синей, а потом голубой, и тёплый свет уже падает откуда-то сверху, и на старых ветках ваших деревьев распускаются белые цветы. По-моему, это цветы яблони, хотя отсюда, из комнаты, они похожи на большие тюльпаны. Вы видите: первый луч упал на каменную ограду, нагрел её, и от неё поднимается пар. Это, должно быть, высыхает мох, наполненный растаявшим снегом. А небо делается всё выше, всё синее, всё великолепнее, и стаи птиц уже летят на север над нашей старой Веной.
— Я вижу всё это! — крикнул старик.
Тихо проскрипела педаль, и клавесин запел торжественно, как будто пел не он, а сотни ликующих голосов.
— Нет, сударь, — сказала Мария незнакомцу, — эти цветы совсем не похожи на тюльпаны. Это яблони распустились за одну только ночь.
— Да, — ответил незнакомец, — это яблони, но у них очень крупные лепестки.
— Открой окно, Мария, — попросил старик.
Мария открыла окно. Холодный воздух ворвался в комнату. Незнакомец играл очень тихо и медленно.
Старик упал на подушки, жадно дышал и шарил по одеялу руками. Мария бросилась к нему. Незнакомец перестал играть. Он сидел у клавесина не двигаясь, как будто заколдованный собственной музыкой.
Мария вскрикнула. Незнакомец встал и подошёл к кровати. Старик сказал, задыхаясь:
— Я видел всё так ясно, как много лет назад. Но я не хотел бы умереть и не узнать… имя. Имя!
— Меня зовут Вольфганг Амадей Моцарт, — ответил незнакомец.
Мария отступила от кровати и низко, почти касаясь коленом пола, склонилась перед великим музыкантом.
Когда она выпрямилась, старик был уже мёртв. Заря разгоралась за окнами, и в её свете стоял сад, засыпанный цветами мокрого снега.
Константин Паустовский
